Стой под дождём. Жди солнца.(с)
03.06.2014 в 22:36
Пишет Понка:Об известности, тяжелой работе, литературе - хорошей и плохой, но вообще о любви
Этот переводсвет моей жизни, огонь моих чресел, грех мой, душа моя дал мне куда больше, чем занятие для рук и мозга, подразумевающее некоторое вознаграждение. Ежедневно вчитываясь в перипетии жизни человека значимого, как в общечеловеческом масштабе, так и лично для себя, лучше понимаешь какие-то глобальные жизненные процессы, и это, в свою очередь, помогает понять что-то частное в себе.
Так, например, я с отчетливостью поняла, что никогда не сумею достигнуть ничего плюс-минус значительного в универсальном значении этого слова, никакой славушки, несмотря на определенные зачатки таланта. Просто потому, что я не готова работать столько, сколько для этого требуется. Биография, которую я сейчас перевожу, это, по большей части, рассказ о том, как человек ставил работу превыше всего в своей жизни, превыше любви, отношений, интересов, боли, невзгод. Перед тем стремлением созидать, которое было у Туве Янссон, меркнет абсолютно все. Объем работы, который она единовременно выполняла, совершенно не поддается осознанию обычного ума.
Разумеется, все мы знаем, что гений - это один процент таланта и девяносто девять процентов усидчивости. Работы над собой. Развития навыков, блядь. А я ведь говорю даже не о гениальности, просто о популярности, добиться которой, кстати, в наше время вообще раз плюнуть. Я, например, работаю ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы не терять самоуважения. Работать больше я тупо не хочу. Потому что дальше это уже вопрос даже не компромиссов, это вопрос отречения. Только глянцевые журналы и американские фильмы до сих пор не стесняются пичкать нас лживой информацией о том, что вы можете все. Карьера, семья, фигура, слава, деньги, признание, салюты, конфетти. Нихуя. Для большинства людей два пункта из перечисленных — это абсолютный максимум, которого можно добиться единовременно. Для одаренных людей — три. Четыре — это запредел, это грань с божеством, хотя чаще просто очень-очень-очень много того, от чего пришлось отказаться и о чем приходится стыдливо умалчивать в речах на публику.
Лучшие, или, по крайней мере, самые запомнившиеся — далеко не самые талантливые. Лучшие — те, у которых хватило терпения на то, чтобы доказать остальным свою состоятельность. Методично, самозабвенно, маниакально.
Хотя кого я обманываю. Без таланта все эти трепыхания все равно как след от мушиного говна.
Шагая как-то под капающим дождиком за бутылкой муската, я поняла, в чем секрет хорошей литературы. Не абсолютного мерила, разумеется, нет, хорошей в рамках личной градации и индивидуальных параметров. Это узнаваемость. Там, где за хитросплетениями (или говномешательством) букв человек узнает привычные ему формы, узоры и эмоции, скрывается секрет. Поэтому многим так тяжело читать глубоко философские или психологические трактаты — нет узнаваемости, невозможно провести параллель между тварью дрожащей и тем, что описано на листе. И тем сильнее и самозабвеннее человек становится адептом, когда наконец узнает. Узнает вот в этих бредовых буквах себя. У меня так было со Фроммом. Он до сих пор мой самый любимый философ и психолог, с тех самых пор, как я, одиннадцатилетняя, сгорбившаяся над "Анатомией человеческой деструктивности" вдруг узнала в междустрочье себя, и сначала, как водится, испугалась, но потом все стало окнорм. Тот же самый принцип работает с любой литературой. Видишь сходство, чувствуешь правдивость описанного, испытанную тобой самим — хорошо, не видишь, не ощущаешь ветра, который взъерошит шерстку на загривке и заставит ее наэлектризоваться от ощущения подобия — плохо, негодно.
Здравствуйте, меня зовут Понка, и я отличаюсь искренней любовью к построению велосипедов, добро пожаловать!
Глядя на паскудство за окном, я безмерно радуюсь вовремя купленным билетам на Лазурный берег. Только идиот после 15 лет жизни в Финляндии мог бы предположить, что в середине июня можно рассчитывать на погоду, подходящую для пикника на морском побережье. Поэтому — выкуси, сраный балтийский берег. Я буду любить тебя до последнего толчка крови в жилах, но в день, когда мне исполнится тридцать, я хочу открыть глаза и увидеть солнце.
URL записиЭтот перевод
Так, например, я с отчетливостью поняла, что никогда не сумею достигнуть ничего плюс-минус значительного в универсальном значении этого слова, никакой славушки, несмотря на определенные зачатки таланта. Просто потому, что я не готова работать столько, сколько для этого требуется. Биография, которую я сейчас перевожу, это, по большей части, рассказ о том, как человек ставил работу превыше всего в своей жизни, превыше любви, отношений, интересов, боли, невзгод. Перед тем стремлением созидать, которое было у Туве Янссон, меркнет абсолютно все. Объем работы, который она единовременно выполняла, совершенно не поддается осознанию обычного ума.
Разумеется, все мы знаем, что гений - это один процент таланта и девяносто девять процентов усидчивости. Работы над собой. Развития навыков, блядь. А я ведь говорю даже не о гениальности, просто о популярности, добиться которой, кстати, в наше время вообще раз плюнуть. Я, например, работаю ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы не терять самоуважения. Работать больше я тупо не хочу. Потому что дальше это уже вопрос даже не компромиссов, это вопрос отречения. Только глянцевые журналы и американские фильмы до сих пор не стесняются пичкать нас лживой информацией о том, что вы можете все. Карьера, семья, фигура, слава, деньги, признание, салюты, конфетти. Нихуя. Для большинства людей два пункта из перечисленных — это абсолютный максимум, которого можно добиться единовременно. Для одаренных людей — три. Четыре — это запредел, это грань с божеством, хотя чаще просто очень-очень-очень много того, от чего пришлось отказаться и о чем приходится стыдливо умалчивать в речах на публику.
Лучшие, или, по крайней мере, самые запомнившиеся — далеко не самые талантливые. Лучшие — те, у которых хватило терпения на то, чтобы доказать остальным свою состоятельность. Методично, самозабвенно, маниакально.
Хотя кого я обманываю. Без таланта все эти трепыхания все равно как след от мушиного говна.
Шагая как-то под капающим дождиком за бутылкой муската, я поняла, в чем секрет хорошей литературы. Не абсолютного мерила, разумеется, нет, хорошей в рамках личной градации и индивидуальных параметров. Это узнаваемость. Там, где за хитросплетениями (или говномешательством) букв человек узнает привычные ему формы, узоры и эмоции, скрывается секрет. Поэтому многим так тяжело читать глубоко философские или психологические трактаты — нет узнаваемости, невозможно провести параллель между тварью дрожащей и тем, что описано на листе. И тем сильнее и самозабвеннее человек становится адептом, когда наконец узнает. Узнает вот в этих бредовых буквах себя. У меня так было со Фроммом. Он до сих пор мой самый любимый философ и психолог, с тех самых пор, как я, одиннадцатилетняя, сгорбившаяся над "Анатомией человеческой деструктивности" вдруг узнала в междустрочье себя, и сначала, как водится, испугалась, но потом все стало окнорм. Тот же самый принцип работает с любой литературой. Видишь сходство, чувствуешь правдивость описанного, испытанную тобой самим — хорошо, не видишь, не ощущаешь ветра, который взъерошит шерстку на загривке и заставит ее наэлектризоваться от ощущения подобия — плохо, негодно.
Глядя на паскудство за окном, я безмерно радуюсь вовремя купленным билетам на Лазурный берег. Только идиот после 15 лет жизни в Финляндии мог бы предположить, что в середине июня можно рассчитывать на погоду, подходящую для пикника на морском побережье. Поэтому — выкуси, сраный балтийский берег. Я буду любить тебя до последнего толчка крови в жилах, но в день, когда мне исполнится тридцать, я хочу открыть глаза и увидеть солнце.